еще говорили на сцене: «Труд оценен друзьями», «Абхазия не забудет неустанных ваших просветительских забот», «Три десятка лет — это годы подвижничества»… И многое еще такое…
А папа стоял неподвижно, смирно, всех внимательно выслушивал. Лицо у него было свежее, чуть румяное, лоб высокий, без морщин, взгляд уверенно устремленный вперед…
Особенно запомнилась одна тетя. Такая беленькая с лица, с черными длинными косами. Она сказала со сцены:
— Я плыву из Поти в Новороссийск. Наш пароход у пристани. Мне сказали, что сегодня юбилей абхазского просветителя, и я не могла не прийти сюда и не могу не сказать слова…
На наш взгляд «тетя», а на самом деле студентка и, как сказала наша мама, «совсем молоденькая».
После каждой речи все с удовольствием хлопали в ладоши, все были веселы и что-то выкрикивали, как видно, хорошее, потому что бабушка и мама тоже радовались.
Занавес опустили после того, как папа сказал:
— Большое за все спасибо!
И он поднялся к нам в ложу. Его провожали молодые люди с цветами, так что все мы оказались среди цветов.
— Мы их заберем домой, — сказала бабушка.
Занавес снова взмыл вверх, куда-то поверх крыши, и глазам нашим представилась пустая сцена. Но вскоре вышел дядя в черном костюме и объявил начало концерта. Теперь нам хорошо была видна вся аллея, по всей ее ширине. Оказывается, и между кипарисами росли розы — где белые, где красные.
На сцене выступал семинарский хор. Молодые люди прекрасно пели и очень ловко танцевали. Они были в черкесках и башлыках. Но не все. И не все носили кинжалы. Но танцевали только те, у которых были кинжалы.
Хотя на сцене было любопытно, но не меньший интерес представлял собою зал. Внизу, под нами, — сплошные макушки: волосатые, с пролысинами, совсем лысые. И головы — черные, рыжие, бурые. Володя бросил вниз лепесточек белой розы, и легкое чудо природы упало кому-то на голову. Бабушка одернула Володю и почему-то погрозила мне пальцем.
Вскоре весь зал поразила некая заезжая певица. Она была белокурая, как Кримгильда, косы ниже пояса, губы словно рубины. Мама шепнула бабушке, что у певицы чулки фильдеперсовые, а туфли на французских каблуках (по-нынешнему — шпильках).
Певица пела итальянские песни. Голос у нее был чистейший. Талия и бюст в самую норму — какие бывают в сорок лет. Уж очень красиво она пела, и ей не давали покоя, заставляли бисировать. И не раз и не два. Мы с братом, поддавшись общему настроению, тоже кричали «браво» и «бис».
Наконец певица, изрядно устав, присела в глубоком поклоне. Но и тут публика не унималась. Тогда она сорвала с себя волосы, и взору изумленных зрителей предстал мужчина. Это уж был апогей! На этом концерт закончился, и вместе с ним — юбилейный вечер…
Мы возвращались домой. Была лунная ночь.
У каждого из нас, кроме отца, в руках была охапка свежайших майских роз.
Там и сям на перекрестках горели газовые фонари. (Их зажигали в сумерки, спуская на тросах до уровня человеческого роста, и вновь подымали — уже зажженными — с помощью небольшого ворота, прикрепленного к одному из столбов на тротуаре.) Если бы не луна, можно было без труда угодить в колдобины на улицах. А при подходе к нашему дому нас встретили дружным кваканьем согни сухумских лягушек — жительницы болот, которыми была богата главная городская площадь.
Мы поднялись в бабушкин дом (он стоял в одном дворе с нашим). Зажгли лампу «чудо», расставили по вазам цветы. Бабушка быстро вздула огонь в железной печке, и мы уселись за стол с белой скатертью.
Все были довольны. Были очень веселы. Отец про себя читал адрес, вложенный в папку с огромной серебряной монограммой. Юбилейное приветствие сослуживцев (оно хранится в доме-музее Дмитрия Гулиа) было оформлено художником Николаем Маевским: глобус, чернильница, книги, гусиное перо…
Бабушка достала кукурузный чурек (наполовину состоящий из отрубей), поставила на стол зеленую крапивную массу, смешанную с перцем и небольшим количеством (явно недостаточным) ореха, выложила зеленый лук, чеснок (очень полезен летом!).
Отец был поражен столь обильным угощением.
— Откуда? — спросил он удивленно.
Бабушка гордо молчала.
— Ешьте, — сказала мама.
Таня, несмотря на позднее время, вела себя как взрослая: спать и не думала и вместе со всеми собиралась ужинать и пить чай.
— Кто эта девушка из Поти? — спросил отец. — Она бедовая: представляете себе, сошла с парохода на берег и явилась на юбилей!
— А вдруг пароход отошел бы? — сказала бабушка.
— До третьего гудка она поспела бы, — заметила мама. — Всего два шага до пристани.
— А все-таки бедовая, — утверждал отец. — И речистая.
— И красивая, — сказала мама.
— Очень. Наверное, лет двадцать ей…
— Не больше…
Вкуснее всего был чурек со свежим луком. Довольно ломкий, хорошо пропеченный чурек казался лучше любого торта всех времен и эпох. И лук удивительный: перо длинное, упругое, ужасно хрустит на зубах, сок так и течет на изломах, потому что прямо с грядки!
Мама говорит:
— Ражден, зеленщик со Старого рынка, сказал: «Госпожа, этот лук что золото: вкусен, полезен для любого организма». Я говорю: «Ражден, я тебя знаю не первый год. Но никогда такого дорогого лука не видывала». Он говорит: «Госпожа Елена, подумай, какое нынче время! Не то что лук, а и редис что золото. А ведь без лука не обходится ни один абхазский стол. Конечно, можно и редис запивать вином, но это непорядок. Редис больше для чачи. Зеленый лук дает здоровье, так же как и чеснок. От испанки это первейшее средство. Да, да! Один мой друг умирал. Ни один врач, даже Меерович, у которого есть зеркало для просвечивания, ничего не мог определить. А я сказал: „Давай выпьем и закусим луком“. Целую неделю — на пасху — закусывали луком и пили. И теперь мой друг любого быка повалит…»
Бабушка подкладывала нам крапиву. Отец ел молча и думал, как обычно, о чем-то своем. Может быть, о своей книге «История Абхазии», которую писал в то время, а может, о новых стихах.
Бабушка Фотинэ сказала:
— Наш сосед Ян Теледи сказал мне: «Фотинэ, этот кукуруз очень полезный пищ». А Ян очень умный, как все греки. А другой наш сосед, Чанта, сказал: «Нет ничего лучше зеленого лука. Это мед, сахар и чай для человека». — И обратилась к нам, детям: — Жора, Володя, Таня, ешьте лук и чурек — и вы будете здоровые.
Отец был далек от лука и чурека.
— Сегодня в театре не было того-то и того-то, — он назвал имена своих знакомых. —
